Лунная ночь на море

Точная дата создания этого этюда неизвестна. Однако можно предположить, что он выполнен во второй половине 1870-х - 1890-х годах, когда Куинджи вернулся к поискам романтического образа, но уже на другой содержательной и пластической основе, чем романтизм первой половины XIX века. Впечатление о зависимости художника от творческого набора мотивов Айвазовского чисто внешнее, лишь отголосок мощного дыхания морской стихии, широкое восприятие природы, каким полны лучшие произведения известного мариниста. Трактовка мотива, арсенал живописных средств здесь совершенно иной.

Тема моря, как и тема Крыма, была для художника одной из магистральных, а картины и этюды, варьирующие морскую тематику, создавались художником в период напряжённых творческих поисков, когда он практически не экспонировал свои произведения на художественных выставках. Поэтому, мотив одиноко стремящегося в неизведанную морскую даль парусника, обретает особую смысловую наполненность. В этом этюде художник делает попытку примирить отзвук романтических влияний своего первого учителя со своими собственными открытиями в изображении лунной ночи, прославившими его имя не только в России, но и на Всемирной выставке в Париже в 1878 г., где написанная им «Украинская ночь» вызвала восхищённые отзывы критиков.

Есть соблазн провести и ещё одну параллель с известным стихотворением юного Лермонтова. Однако набор опорных образов стихотворения не совпадает с композиционными доминантами пейзажного этюда. Единство может скрываться здесь в другом, внутреннем ощущении, символом тревожной неуспокоенности, вечных поисков, мужественного противостояния высокой души ничтожному миру.

Ночное светило затаилось за лёгкой пеленой облаков. Темно-зелёная, величественно-бескрайняя гладь моря отражает его безмолвное любование собой в зыбком блеске лунной дорожки. В этот безмолвный эпический диалог стихий, разрезая гладь моря бесстрашием романтической устремлённости, врезается силуэт бригантины. Раскинутые тревожные крылья парусов, как знак мятущейся человеческой души, увлекают лёгкий парусник в необъятную ширь морского горизонта. Оставляя за кормой печаль о невозвратном, увлекаясь движением к необъятному, несёт он свою одинокую мятежность вызовом стихии и самому себе.